* Хочется написать что-нибудь такое простецкое, С корявыми даже рифмами, О том, как он, молодой поэт, встречался с какой-нибудь Тонею там или Тосей Под липами.
О том, как он, бедняжка, пыжился со всех сил, Чтобы сказать ей изысканно. А потом махал рукой, называл её просто кисонька или рыбонька, Даже просто — светик.
Хочется написать что-нибудь такое... банальное, что ли? Как давно уже никто не пишет. И сравнить его с принцем, а её с Ассолью, из старых и добрых книжек, Знакомых с детства.
И пусть он будет обычный, в общем-то, парень, А она – вторая девушка Лида. И пусть живёт она где-нибудь в Красноярском крае, В деревянном доме, со старой резной калиткой.
А он работает на известном, старых времён, заводе, Где, в общем-то, ничего и не изменилось. Так мне хочется написать... Ну там... что-нибудь в этом роде, А потом — Чтобы всё это мне приснилось!
Так вдруг радостно станет, как мне давно уже не было. Боже, мы так от всего отвыкли! Ах, Лида! Сегодня такое красивое небо! Посмотри! Выйди!
* Когда губы тонки И плечи тонки, И грудь тонка, Тогда Встаёшь у токарного станка! Тогда Становишься твёрд! Тогда вперёд и вперёд! Тогда взросл и серьёзен! И лозунг честен и грозен, А не как «лозунг» — стар и прост. Тогда моё «верю» — становится «верую»… Тогда не подслушиваю за дверью В домашних тапочках и пижамце, Как мама причитает при отце. Тогда сам я — мужчина и отец! Я научу жить моего ребёнка. Когда губы тонки. И плечи тонки. И грудь тонка и нога Влезает свободно в горло сапога! И мне тринадцать Ещё не исполнилось. И я — взросл, Как никогда после. В тридцать пять я буду худшим отцом, Чем был бы в тринадцать, Когда губы… трогают слепое солнце.
* Маммыммумме море роре… Корточки…
Старик усядется как ребенок На дряблые корточки присядет Море шумит мооре…рооре
Перед морем на корточках Обхватив колени голые Старик смотрит-смотрит.
Над водою гранитный Ленин –
Памятник сбросили и оброс Тиной вождь и указует В воде по пояс – в небо
Обэабо… Отправляется сухогруз
Старика переносят внуки На инвалидное кресло…
А на Ленина сел бекас И у Ленина нет коленей Нечего обхватить… обнять…
А волны Белого моря Докатятся до Венеций И в каком-нибудь разговоре Сварливого гондольера Песни архангелогородца Всплывут на губ поверхность Глиняный торс Ильича Везут на серебряной лодке. Я провожаю их взглядом До дома Жаймо-палача… Он красивый и кроткий. Варит суп чечевичный На ужин себе и гостям.
Медленно… сначала нос Потом корма… нос Потом корма… нос… Корма… длииинный Сухогруз… гружёный пустыней
На ней верблюуууды… И Бедуины… старик Обхватил свои колени Сидя на берегу На песке… и смотрит В море… ма… мы… моо…
Сухогруз едет…
* Как это трудно, увидеть себя, Приготовиться, собраться, И вдруг — не увидеть… И думать, что сделал не так? Вроде — глаза протирал, И стекло протирал, И всё-таки снова Не увидел себя… а увидел свой маленький остров Необитаемым, только старые рыси, Лёжа в предгорьях Машут хвостами пятнистыми. Очертания острова ближе. Предгория видишь — гора, значит, есть и уступы. Может, по ним я забрался…
Туман накануне простуды Запеленал объективы. И только — что близко-преблизко Становится новой картиной С туманным отливом. Но всматриваться перестанем. Я всматриваться перестал. Мой остров необитаем… Трава на излучинах скал Сырела, стыдливо зажмурясь, Под храп старика-океана, В охапках долго носившего воду…
Меню сайта