Андрей Емельянов
Родился в г. Георгиевске Ставропольского края в 1976 г. Образование среднее. С 2005 г. проживает в г. Набережные Челны. Пишет стихи и прозу. Наград, премий, поощрений, равно как и наказаний не имеет.


ГАВРИИЛ

Потоки времени непредсказуемы,
поэтому, в общем-то, нет ничего удивительного
в том, что столкнулись в дельте Дона
фрегат «Королева Марта» и авианосец «Predator».
Удивленная Марта тонет, стонет, царапает
своими царственными ребрами
бока блестящего монстра,
а тот снимает бескозырку, крестится,
досадливо морщится.
По слухам, он сменил имя на «Гавриил»
ушел в монастырь,
катает монахов, гудит временами
сиреной своей,
и мертвые рыбы
в пену прибоя уходят,
и шепчут:
«Спасибо, эй, эй!»


ДЖУЛИЯ, ЧЕРОКИ И ЧЕЗЕТ

Вот замечательная рецензия
на не менее замечательную аварию
на восемнадцатом километре
трассы Колотушки–Небожительство,
напечатанная в журнале «Автофобия».

– Я, – говорит журнал,
разевая свой глянцевый рот,
– буду проклят навеки, если забуду
запах бензина в жухлой траве.
И наоборот,
будут прославлены те,
кто помнит
липкие листья
высоких деревьев
и кузнечиков в ржавой золе.
Ис-ко-ре-же-но и немного грустно
вздыхает Джулия
(её блестяще играет «Альфа Ромео»
сто пятьдесят девятой серии)
на второй секунде аварии
обнимает то самое дерево,
брызжет блестящей слюной осколков,
весело и колко ей отвечает
только что отъехавший
от бензоколонки
обычно серьезный «Чероки».
И под конец,
как фарс, задуманный богом,
сверху на них наваливается
«Чезет» маленький и юркий,
трещит, трещит без умолку.
Мы видим как трагикомедия,
превращается в манифест поколения,
артисты горят от переживаний,
скрежещет металлом
саундтрек от Дженерал Моторс.
– Моя маленькая леди,
мы умрем, но наши души...
нет, вы только послушайте!
Наши души будут сигналить
проезжающим мимо
беспечным автомобилям.
Ах, как это мило...


Я ЛЮБЛЮ ЭТУ ЖЕНЩИНУ

Вот смотри:
выходишь наружу,
под железное небо,
становишься ровно
под самым куполом
и кричишь в точку зенита:
«Я люблю эту женщину,
слышите!»
А хитрые верхолазы
с той стороны купола
кричат в специальное
отверстие: «Слышим,
а как же. Что еще
нам расскажешь?»
Постукивают
молоточками,
сыпется ржавая крошка
и тишина, только немножко
покряхтывают перекрытия
старые.

А мои ключи
те, что позолоченные
в кармане куртки,
превратились в ключи
от опор, на которых
мир держится.
Переулки имени
палачей,
бандиты на колесах,
мальчик кокаином
напомаженный –
все это не так уж и важно,
когда ключ в ладони.
«Люблю тебя» –
говорю, когда
первая рейка
выпадает
из паза.
Верхолазы те самые
начинают нервничать
сразу.
«Эй, Эй!» –
кричат мне сверху,
«Ты чего, обиделся?
Не надо!»

«Я люблю тебя» –
говорю.

«Ветер северо-западный,
три четыре метра в секунду,
прохладный,
в меру пахнет старыми досками,
по прогнозу опора у Актюбинска
разрушится очень скоро,
но наши доблестные верхолазы
делают все, что в их силах»
– говорит из телевизора
девочка очень красивая.
А сама думает внутри пульсирующего мозга:
«Господи, он же такой тяжелый, этот купол.
Боже, сохрани всех моих старых кукол, маму с папой в подвал спрячь,
прижмись ко мне, успокой, скажи, что это сон, что завтра утром я проснусь,
а купол все еще на месте, выше купола звезды, или нет… подожди,
пока еще не поздно, скажи мне, они правда разноцветные? Если я выживу,
покажешь мне, что это – стоять по колено в ржавой крошке, смотреть
на черное непривычное нечто…»

«Я люблю тебя» –
говорю.
И буду
любить
вечно.


АНТОН СЕМЕНОВИЧ

У Антона Семеновича
галлюцинации,
ему кажется что
сотни детей —
представители разных наций,
одетые очень пестро,
входят в вагон.
Они разного роста
и возраста,
но у всех одинаковые
и очень знакомые лица.
Антону Семеновичу
хочется выпить,
скорее даже, напиться,
так чтобы завтра не помнить
ничего.
Но.
Детей все больше,
у него на коленях
уже четверо,
еще двое
на шею вешаются.
Дышать трудно,
лопнувший сосуд
мешает смотреть вбок.
Напротив Антона Семеновича
сидит то ли брат белогвардеец,
то ли бог.
Улыбается, смотрит
в налитые кровью глаза:
«Здравствуй, Антошка,
вот что хотел я сказа...»
Вагон дернулся,
Застонал древним ящером,
поехали к чертовой матери
отсюда подальше.
Детский запах
набивается в ноздри,
теперь уже точно
поздно
слишком.
Эй, машинист,
до последней станции,
вот мой билет.
Едем, едем, дети мои,
мои малышки,
туда, где кончается свет.


ЗВЕЗДЫ

Моя королева провожает
инверсионные следы взглядом
в пятницу вечером.
Она говорит:
— так нам всем и надо.
— Вспышка слева, — говорит она,
звякая ложечкой в стакане,
— мы слишком долго
плавали в ванне,
наполненной до краев
кровью и спермой,
ты и сам догадался, наверное,
что все это рано или поздно кончится.
Да?
— Да, — отвечаю я,
— налей еще чая.
А сам потихоньку умираю,
глядя на ее хрустальные пальцы.
Они танцуют, выгибаются, тянутся
к старому чайнику, покрытому
горькой зеленью.
— Я ведь не верю тебе, —
говорю ей тихо-тихо,
— это просто падают звезды.
А за окном город
в огненном шторме корчится.
Манекен в витрине напротив
склонил голову набок,
задумчиво морщится
и течет на пол горячей пластмассой.
— Ладно, — говорит моя королева,
— пусть будут звезды.
Хочешь, я заштопаю тебе свитер,
Пока еще не очень поздно?
А потом мы посмотрим новый фильм
режиссера Иньярриту.
В окне разбитом
сверкают звезды,
те, что еще не упали.
Тянет дымом и гарью
от горящего города,
а мы с королевой на кухне
красивы и молоды,
пьем чай и смеемся
и шепчем на ухо
друг другу
всякие глупости.


НАВРУЗ-БЛЮЗ

Толстый таджик
за барной стойкой
устал от нервного тика
и блядей на танцполе
ему хочется на волю,
туда, где маки в мае
красными каплями
тянутся в небо.
Тоскует таджик,
сам не зная,
как он попал
в этот
холодный
город.
— В две тысячи втором
я был еще в Курган-Тюбе,
— говорит он сам себе,
и ставит cd Эдди Рознера.
Эдди Рознер играет
ему на трубе.
— Помню, в феврале
возвращался с работы,
было поздно уже,
— обращается он
к какой-то пьяной морде
(два «копа де оро»
и три по сто водки,
разве так можно?)
— а звезды здесь маленькие,
не то, что у нас
в Курган-Тюбе...
Морда печально отвечает:
— Хрен тебе.
Наши звезды
самые большие,
не нравится,
так езжай
в свой кишлак,
— и снова падает
носом в стойку.
Таджик вздыхает,
а какой-то денди кричит:
— Эй, ишак,
налей-ка вот столько
чего-нибудь вкусного.
Между двух пальцев денди
таджик видит, как
расступается полумрак
искусственный
и выходит оттуда
в своем лучшем халате
дедушка Фаромуш,
окидывает все заведение
своим мудрым взглядом,
и, перегнувшись
через стойку
шепчет на ухо:
— эй, внучек,
уже пора домой,
бабушка скучает по тебе.
И исчезает.
Таджик, конечно же,
ничего не понимает,
протирает глаза,
щупает уши,
еще хранящие
дыхание деда.
А бляди с танцпола
кричат, что по средам
здесь должна быть
только кислота,
а не эта старинная
хуета на трубе.
Рознер обижается
и умолкает,
цифровая тишина
ватой устилает
пространство
между таджиком
и всеми остальными.
Таджик улыбается,
выходит из-за стойки,
срывает бабочку,
по пути к выходу
толкает какую-то дамочку
и выскакивает
на морозный
воздух.
— Ну и пусть поздно,
пусть дедушка Фаромуш
давно уже в земле,
— говорит таджик на ходу,
под нос, сам себе,
— но ведь в мае у нас
цветут маки,
и Эдди Рознер
играет на трубе
жирными
от плова
губами.


Публикации автора:

нереальные проблемы
...влюблён в свою жену...
слышите?слышу

щит морока
два стихотворения
числительные

живой журнал Андрея Емельянова
хз Андрея Емельянова

вернуться к авторам ... вернуться к новостям

Rambler's Top100
Сайт управляется системой uCoz